Надо ли говорить, что он был написан немедленно, этот ответ, и действительно оказался раза в три больше предыдущего письма. Надо ли говорить, что Саша Воробейко тут же решил стать самым настоящим северным моряком, да и остальные ребята чуть ли не поголовно собрались изучать Север, ехать на Север, плавать на Севере. Саша был ужасно польщён тем, что чуть ли не половина письма посвящена ему, и, кроме общего ответного письма, на Долгую Губу пошло ещё одно – лично от Александра Васильевича Воробейко. Он так и подписался полностью: именем, отчеством и фамилией.

Анатолий Александрович стал часто писать. Он не только отвечал на письма ребят, но иногда писал не в очередь. Как-то ребята упомянули, что они послали книги в село Покровское. В следующем письме Неходы мы прочли такие строки:

«Покровское я знаю. Я сам с Украины. У меня в тех местах жили отец с матерью, два брата и сестра. Гитлеровцы наше село сожгли, и все мои родные погибли. Я остался один из всей семьи».

– Тут не знаешь, что и отвечать, – тихо сказал Гай, когда Лёва закончил чтение.

Помнится, они ни словом не коснулись этого в ответном письме, но, мне казалось, они почувствовали: эта переписка нужна не только им, а и Анатолию Александровичу.

Писали ребята по очереди, потом прочитывали письмо в классе и с общего одобрения посылали. Но как-то, когда Борис сказал: «Я ответил Анатолию Александровичу, прочитать?» – Рябинин суховато отозвался:

– Что ж сегодня посылать? Сегодня за диктант пять двоек. А на рисовании тебя выгнали из класса – об этом как, тоже написал?

Да, писать об этом было неловко, и Борис сконфуженно спрятал листок.

Нехода обычно спрашивал о делах и успехах то одного, то другого. Выбрав наугад одну из фамилий (под первым письмом подписались все), он просил сообщить: как учится этот мальчик? Какой предмет больше всего любит? С кем дружит? Каким спортом увлекается? Довольна ли им я, учительница? Так он познакомился со многими. В день, когда кто-нибудь получал плохую отметку, ребята не писали на Север: им хотелось посылать туда только хорошие вести. И тот, кто получил двойку, чувствовал, что подвёл класс, лишил всех удовольствия во-время ответить другу. Мы стали богаче радостью, новая дружба стала неотъемлемой частью нашей жизни.

ВОСЬМОЕ МАРТА

Так незаметно подошёл март. По утрам бывало ещё морозно и воздух пощипывал ноздри, но небо уже голубело по-весеннему, и облака по нему плыли лёгкие и прозрачные. А восьмого марта на углу нашего переулка появилась цветочница с лотком; на нём весело желтели первые мимозы, и яркие шарики её были такие пушистые, будто на ветке сидели не цветы, а крошечные, только что вылупившиеся цыплята.

Я вошла в класс и опешила: на моём столе стоял огромный букет мимозы, а перед, ним большая металлическая чернильница, толстая общая тетрадь в красивом темносинем переплёте и коробка шоколада.

Ребята стояли торжественные, праздничные и во все глаза смотрели на меня. Возле чернильницы лежала длинная полоска плотной белой бумаги, и на ней три строчки, выведенные кем-то так старательно, что я даже не могла узнать почерк.

Дорогой Марине Николаевне

в Международный женский праздник

от её учеников

– прочла я.

Что было делать? Я не знала, да и сейчас не знаю, хорошо это или нехорошо – принимать от учеников подарки. Помню, когда мы были школьниками, мы дарили от всей души и, конечно, обиделись бы, если бы наш подарок отвергли. Но тут я стояла в замешательстве, не зная, как быть.

– Большое спасибо, – сказала я наконец. – Но, честное слово, ребята, для меня было бы самым лучшим подарком, если бы сегодняшний диктант вы написали без ошибок.

– Ну, так я и знал, так и знал, что вы так скажете! – воскликнул Боря, к в голосе его звучали разом торжество и возмущение.

– А сейчас мы вот что сделаем, – продолжала я, раскрывая коробку: – давайте праздновать Женский день. Ну-ка, Толя, угощайся!

Горюнов даже руки спрятал за спину, плотно сжал губы и замотал головой.

– Нет, нет, нельзя отказываться, когда угощают. Скорей бери, мне ведь надо всех угостить, – настаивала я. (Толя беспомощно оглянулся и нерешительно взял конфету.) – Теперь ты, Саша. Бери, бери!.. Теперь ты, Лёша, Боря, Володя, – говорила я, проходя по рядам.

Неудовольствие и растерянность на лицах ребят постепенно сменялись улыбкой, и когда я снова вернулась к своему столу (к счастью, хватило всем, и мне в том числе), коробка была пуста.

– А с тетрадкой знаете что сделаем? – сказала я. – Давайте будем писать в ней о новых интересных книжках, которые мы прочли.

– Как писать – всем вместе? – с недоумением переспросил Ильинский.

– Нет, по очереди. Прочитал интересную книгу – возьми у Лёши из шкафа тетрадь и запиши. А другие посмотрят и тоже захотят почитать эту книжку.

– А что писать-то?

– Вот сейчас обсудим. Я уже давно об этом думала. Писать будем так (я взяла мел и стала записывать на доске, ребята взялись за тетрадки): во-первых, конечно, автор; во-вторых, название…

– И краткое содержание? – подхватил Саша Гай.

– Нет уж, – возразил Борис, – тогда неинтересно будет читать. Если я знаю, чем кончается, зачем же я эту книгу возьму?

– Давайте так: имя автора, название книжки и то место, которое больше всего понравилось, – предложила я.

– Вот верно: самое интересное место, чтобы сразу было видно, что за книжка, – поддержал Боря.

– Что же это выходит: всё общее, а вам ничего не подарили? – сердито сказал Саша Воробейко.

– А цветы? – сказала я.

– И чернильница, – добавил Рябинин. – Знаете, её отец Ильинского сделал на заводе. Это вам!

– Мне? – сказала я. – Вот и чудесно! Чернильница и будет украшать мой стол в нашем классе.

Что правда, то правда: диктант в тот день не состоялся. И это плохо, конечно.

ОБЩАЯ ТЕТРАДЬ

Читать ребята очень любили, и мы много читали вместе, оставаясь после уроков. Заведующая нашей школьной библиотекой Вера Александровна не раз шутливо пеняла мне при встрече: «У меня из-за вас всегда много хлопот. Кто-кто, а я лучше всех знаю, о чём вы говорите со своими ребятами. В первую же перемену они сразу ко мне: подавай им сейчас же ту самую книжку, про которую Марина Николаевна сказала!»

Иногда я коротко рассказывала интересный случай из книги, которую они ещё не читали: «А дальше что было? А до этого что?» сыпались вопросы. «Отыщите книгу – и узнаете», неумолимо отвечала я. Или бывало я начинала рассказывать содержание книги и затем, остановившись на самом интересном месте, говорила: «А дальше вы сами прочтёте!»

В таких случаях Боря Левин просто выходил из себя. Стремительный и нетерпеливый, он близко принимал к сердцу судьбу героев и потому не выносил неизвестности

– Вы только скажите, хороший конец или плохой? – допытывался он.

Ребята присоединялись к нему и начинали умолять хором:

– Ну, Марина Николаевна, ну, пожалуйста! Вы только скажите, плохой конец или хороший?

Но я оставалась непреклонна. Книжку, знакомство с которой начиналось с такой вот загадки, ребята доставали непременно, хоть со дна моря, а добывали – так хотелось им прочитать самим, узнать до конца то, о чём я рассказывала.

И общая тетрадь в темносинем переплёте стала играть в нашей жизни большую роль.

Сначала было немало забавного. Так, если верить записи Вити Ильинского, автором «Путешествия Гулливера» был некто Свист. А Саша Воробейко, прочитав ненецкую сказку «Кукушка» – о матери, которая обратилась в кукушку и улетела от бессердечных детей, – добросовестно переписал её в тетрадь всю, от первого до последнего слова. Мы с удовольствием прочли эту умную и печальную сказку, но всё-таки растолковали Саше, что так не годится: надо не всё подряд переписывать, а только то место, которое больше всего понравилось.

– А если мне всё понравилось? – резонно возразил Саша.